IĮ «NET ARTIS»

В Вильнюс я собиралась почти год, но то непогода меня останавливала, то неотложные дела, то скоропостижные поездки в места, казавшиеся более интересными и важными, в общем, я бы ещё год прособиралась, если бы не…

Все, наверное, помнят картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына»?
Нет, Репин тут совсем не при чём. Иван Грозный – тем более.
Мне с детства казалось, что главный персонаж на картине – никакой не Иван Грозный. Бедняга совсем не понимает, как очутился в этом кошмарном месте, что тут делает убитый человек, и куды бечь. Ну, то есть совсем не из этой сказки персонаж, ошибся автор, с кем не бывает.
Я ему, персонажу, страшно сочувствовала и всегда хотела его спасти оттуда: забрать домой, завернуть в плед, напоить горячим молоком с мёдом, погладить по голове и сказать «всё в порядке, не бойся». Знала бы как это делать – спасать заблудившихся персонажей с чужих картин – расшиблась бы в лепешку. Потому что жалко же чувака, сил нет.

И тут он мне возьми и приснись.

Тёмная каморка (в углу коптит сальная свечка), высокая старинная железная койка (боковины увенчаны по краям блестящими шишечками) с толстой периной, на койке среди скомканного белья в белой ночной рубахе до пят сидит князь Гедиминас (тот самый основатель Вильнюса, который согласно легенде спит под одним из городских холмов и видит город во сне) – один в один мой бедолага с картины Репина.
Болтает босыми ногами, смотрит куда-то вниз и вбок немигающими, вытаращенными от ужаса и неизъяснимых страданий глазами, и говорит:
- Что-то не спится…

Я проснулась и в панике поскакала покупать билеты до Вильнюса. Никакого конкретного плана у меня не было, просто решила познакомиться с городом и навести порядок, потому что ясно же – дальше тянуть нельзя.

Как-то сама собой отпала составленная накануне культурная программа, сразу же по приезду было решено знакомиться и наводить порядок.
Какой нормальный человек, приехав в незнакомый город в дождливый день в восемь часов утра ночным поездом (я не умею спать в поездах, особенно когда там снуют таможенники), попрётся пешком с дорожной сумкой наперевес куда глаза глядят, то есть через весь центр на другой берег Нериса до отеля (в моем случае «куда глаза глядят» и «до пункта Б» всегда значит одно и то же), потому что не терпится скорее пожить в городе? Правильно, я.
Вот так я с ним, только что проснувшимся, и познакомилась: кружась на улицах, глазея по сторонам, суя нос в подворотни и закоулки, показывая язык пустым троллейбусам, пиная опавшие листья, вдыхая незнакомые запахи и улыбаясь.
И город заулыбался и закружился в ответ. :)

Я никогда не жду чего-то конкретного от городов (кроме «пусть мне всегда будет интересно», но этого я жду от мира в целом), учусь радоваться и принимать, что предложат, а Вильнюс вдруг оказался тем самым другом из детства, с которым сразу же берешься за руки и бежишь делиться секретам, сочинять сказки и искать остров сокровищ. Фантастически игручий и дружелюбный город! По человеческим меркам ему лет 12-13 (иначе – по «человеческим меркам» – он просто-напросто великовозрастный придурок, как я примерно).
Все города волшебные, каждый на свой лад, но Вильнюс просто соткан из волшебства, как и положено городу-сну. И это очень хороший сон, доложу я вам: цветной, легкий, воздушный, искрящийся и переливающийся. А секретов, сказок и сокровищ у него столько! и таких! – аж дух захватывает. Кажется, у нас обоих дух захватило – от радости, что теперь есть с кем взяться за руки и бежать играть.
И всё заверте…

Навести порядок получилось как-то сразу и само собой.
Закинув в отель сумку, я перешла через мост короля Миндаугаса, увидела холм с башенкой разрушенного княжьего замка и пошла к ней как заведённая.
Петь я начала уже на подступах к холму. Сначала мычала под нос что-то нечленораздельное, но на холме, на крутом подъёме разошлась и вспомнила весь старый «Аукцыон» (первое, что пришло в голову со словами). Когда залезла наверх и суровым взглядом дозорного обозрела с верхушки башни весь старый город, лежавший в утреннем тумане как на ладони (почему – как?), сказала «ух ты!» и всё поняла.
После чего слезла с башни, села на старый крепостной камень и, распугивая японских туристов, спела несколько раз подряд все три известные мне колыбельные песни, хотя сейчас пистолет к виску приставь – я скорее таблицу умножения запою, чем текст этих колыбельных вспомню. А тут ничего, спела, выдохнула и со спокойной душой спустилась вниз дружить с городом.
И не суть важно, что спит и видит князь Гедиминас совсем под другим холмом (да и откуда люди вообще могут знать, где на самом деле спят легенды и мифы?), а колыбельные я спела на возвышенности, где князю всего лишь приснилась необходимость основать Вильнюс (явившись в образе железного волка). Мне кажется, этот тот случай, когда и князь, и город гораздо лучше меня знали, что и где следует делать, а моё дело маленькое – расслабиться и получить удовольствие от процесса.
Кстати, тот другой, правильный холм я ежедневно обходила со всех мыслимых сторон, но то ли упрямилась, то ли ленилась залезть наверх и самостоятельно обнаружить небольшой каменный курган над местом захоронения. Прямо как магнитом меня к холму притягивало (лукавлю, как магнитом меня притягивало абсолютно ко всем городским артефактам), город уже не знал, как меня наверх заманить, но я и не торопилась, потому что знала – моя песенка спета – в буквальном смысле этого слова.
Однако перед моим отъездом мы с другом М. торжественно забрались на нужный холм, чтобы закрыть гештальт. С одной стороны холма обнаружилась стройка, возможно, она и мешала князю спать, а, может быть, вся жизнь в городе стала слишком громкой, кто знает.
Несколько дней спустя друзья закопали на холме беруши, от чего жизнь в городе должна была окончательно наладиться (боюсь даже представить, куда тут ещё можно налаживаться, если оно и так заебись, но пусть будет). Я бы сама, кстати, никогда в жизни до такой простой вещи как беруши не додумалась бы, хотя ломала голову, чем бы таким порадовать князя (не забыть, что у меня уже есть идея насчёт целых двух подарков к следующему приезду).

На этом физика закончилась, дальше пойдёт лирика.
Собственно, про город.

Во-первых, Вильнюс сразу же решил, что я еврей.
Чем ещё можно объяснить, что в первый же час своего пребывания в городе я узнала, где находятся синагога, еврейская община, еврейский музей и музей холокоста? Вряд ли тем, что всю ночь в поезде я пела «семь сорок», потому что поезд отходит ровно в семь сорок.
К обеду я уже была в курсе, где во дворах старого города будут восстанавливать разрушенные здания исторического гетто, где пролегали границы самого гетто (их я забыла срисовать из книжки, впрочем, в последний день на стене дома по улице Стиклю нашёлся и сам план на гранитной доске), и прослушала молитвы «Грозных дней», льющиеся из раскрытых окон старого дома на улице Жиду.
Когда на утро второго дня ярмарка на проспекте Гедиминаса встретила меня оглушительной «хава нагилой» (у Вильнюса отличное чувство юмора, да), я заржала так громко, что аборигены прыснули врассыпную. Кажется, на этом город успокоился, правда за оставшиеся три дня на всякий случай показал мне еврейскую школу, кошерные ресторанчики, и какие-то ещё специальные еврейские места, но я уже только кивала.
Ну какой из меня еврей? Такой же неправильный, как и девочка: в одной руке автомат, в другой машинка, на ботинках грязь, на штанах дыра, на лбу ссадина. Я вообще к любой религии равнодушна.

Во-вторых, Вильнюс делился секретами и сокровищами.
Город показал всё, что я хотела и собиралась увидеть; всё, что я хотела увидеть, но откладывала на потом; всё, что я хотела, но не могла увидеть, так как забыла или не знала, где оно находится; всё, что я не хотела и не могла увидеть, так как не знала о его существовании (или оно раньше вообще не существовало), а также всё, что хотело или не хотело, могло или не могло увидеть меня.

Видела юркие путаные улицы старого города, с которых при моём появлении деликатно исчезала большая часть прохожих (с наглыми туристами я справилась в первый же день). Надеюсь, не все 108 улиц сразу, что-нибудь да дорогое мироздание прикопало для меня на потом.
Видела булыжные мостовые с улыбающимися камнями – всего лишь дефект горной породы, если смотреть с неправильной стороны.
Видела проходной двор на Вокечю с аркой такой низкой и длинной, что несколько метров нужно идти, почтительно склонив голову (складывать молитвенно руки вовсе не обязательно, даже если вам рассказывают про обычную городскую квартиру, одна комната которой принадлежит францисканскому монастырю), а с наступлением темноты и вовсе пробираться пригнувшись, потому что во сне арка становится несколькими сантиметрами ниже.
Видела типичные одесские дворики с неизменной галереей по внутреннему периметру дома, на которую выходят окна и двери второго этажа. В таких двориках сушится пёстрое бельё на веревках, благоухают цветочные клумбы, фикусы в кадках перешёптываются с плющом на стене, в каждом углу понатыканы какие-нибудь самодельные птички, зверюшки и человечки, а на крыльце в старинном плетёном кресле восседает красивая древняя старуха. Иногда из такого райского места можно попасть в мрачный питерский проходной двор с гулким эхом, замшелыми стенами, ледяными ветрами и крысами размером с кошку, но лучше не попадать, неизвестно куда эта кривая выведет.
Видела вязаные деревья и вязаные водосточные трубы; то и другое встречается преимущественно в Ужуписе или в непосредственной близости от него. Вязаные эти предметы только снаружи, внутри самые настоящие: из дерева и соков, из жести и пустоты.

Видела дома и домики всех фасонов и мастей, всевозможных форм и расцветок, с такими крышами, сякими балконами и эдакими дверями. Половину домиков немедленно захотелось рассовать по карманам и унести с собой; сдержалась.
Видела заброшенный дом-копилку с узкой горизонтальной щелью под крышей и многочисленные жилые дома-призраки, где под квадратиками окон сквозь свежую штукатурку проступают средневековые створчатые проёмы.
Видела бесчисленные костёлы, почти все на одно лицо, что существенно затрудняет их практическое применение для ориентирования на местности (культовые сооружения – те же домики, только нежилые и со штырьками). Запомнился Кафедральный собор – с красивой коронованной «маковкой», если глядеть сверху, и безликим фасадом с портиком и колоннами, если идти мимо (не люблю классицизм). Порадовала краеугольная островерхая церковь Святой Анны; понятно, почему Наполеон хотел рассовать её по карманам и увезти с собой – Парижская готика слишком мрачна и тяжеловесна по сравнению с этой игрушкой. Примелькался храм Святого Казимира, похожий на пышный свадебный торт из зефира и взбитых сливок: розовые слюни и одна сплошная «маковка», зато далеко видно.
Видела многочисленные граффити, даже какое-то время запоминала самое интересное, пока всех не затмили психоделические персонажи «Алисы в стране чудес» у входа в синематограф на улице Бенедиктиниу. Я каждый день ходила на них смотреть; если смотреть долго, в синематограф можно уже и не ходить (утешение для тех, кто не достал билеты).

Видела угол разрушенного дома (на Бокшто? у меня провалы в памяти спустя три недели), поддерживаемый с двух сторон железными опорами и огороженный сеткой, с проёмом окна в остатке стены. Видимо, в окно до сих пор кто-то смотрит.
Видела много разрушенных и разрушающихся просто-домов, домов-призраков и самых настоящих дворцов, которые – вместе и по отдельности – вовсе не производят впечатления умирающего города, как поваленные ветром сухие деревья или гнилые коряги в лесу не производят впечатления умирающего леса.
Видела скучные современные кварталы, внутри которых живут деревянные (резные и ажурные) и каменные (пряничные глазированные) старинные домики, бесчисленные дровяные сараи, увитые плющом и хмелем, скрипучие качели из детства и даже – один раз – серый домашний гусь.
Видела бесчисленные крохотные пешеходные мостики через Вильню. Любимая дорога в Ужупис начинается с такого мостика, ведёт через тихий дворик мимо разрушенных домов вверх по лесенке и заканчивается под аркой на улице Ужупио (эту дорогу показал мне жестяной ангел).

Видела затрапезный дворик в Ужуписе с разрушенным домом, за которым скрывается лестница (такая узкая, что можно протиснуться только боком), ведущая через калитку (ещё более узкую) на тихую, заросшую травой и осокой набережную Вильни шириной всего в пару шагов; на противоположном берегу кипит городская жизнь и стоят туристические автобусы.
Видела крутую и лесистую набережную Вильни чуть ниже по течению. Там я чуть не утонула на радостях (в речке шириной несколько метров, пробираясь в центре города через лес, да-да), если бы не три зелёных былинки, за которые я уцепилась мёртвой хваткой.
Видела старое Бернардинское кладбище, незаметно сползающее в Вильню по ещё более крутому берегу. Там у меня были все шансы наверстать упущенное и таки утонуть, переломав перед этим руки и ноги, но кладбищенские деревья предупредительно насовали мне за шиворот опадающих листьев. Я ошалело вытряхнула их и воротилась на ровную дорожку.
Отдельное удовольствие было – наблюдать симбиоз города и леса, которые проросли друг в друга и создали единую двухслойную реальность, поэтому в Вильнюсе можно жить как минимум в двух мирах сразу, не заморачиваясь на переходы туда-сюда.

Видела городские памятники, появляющиеся только днём, городские памятники, появляющиеся только ночью, и памятники, дежурящие на посту круглые сутки, а так же памятники, никогда не появляющиеся на своих постаментах (если только можно сказать «видела» про нечто отсутствующее).
Видела болтающегося в арке жестяного ангела с трубой и друга его кота. Иногда они, чуть слышно поскрипывая и позвякивая на ветру, бродили следом за мной по Ужупису.
Видела большого каменного ангела с трубой, гордо парящего над маленькой треугольной площадью. У основания его колонны хорошо греться на солнце. Когда перед отъездом я на минутку забежала в Ужупис (какой нормальный человек попрётся через весь центр на другой берег Вильни в любимую булочную, чтобы купить себе круассанов в дорогу? правильно, я) и возвращалась обратно мимо площади с ангелом, кто-то тихо заиграл на трубе. Когда я обернулась, музыка тут же стихла.
Видела на площади Гето Ауку доктора Айболита и девочку с больной кошкой. Доктор оказался такой симпатичный, добрый и взаправдашний, что мне захотелось немедленно принести ему весь мир в охапке и попросить вылечить, где у него там болит, но я застеснялась. Доктору же наказала беречь детей и зверей города Вильнюса (остальные сами как-нибудь справятся).
Возле Вильнюсского университета видела безумного человека, стоящего на лестнице как на ходулях и поддерживающего небо в замедленном шаманском танце (он же – фонарщик без фонаря со Швенто Йоно). Примерно в такой же позе: с задранной головой и воздетыми к небу руками я ходила вокруг, разглядывая (и пытаясь достать) памятник; интересно, кого разглядывает (и пытается достать) он сам.
Видела железного зайца, выкрашенного суриком, с букетом гвоздик или гвоздей в лапах, охраняющего вход в кафе на одной из крохотных улочек мнэ… в районе малого исторического гетто (тоже забыла, да).
Видела гранитный валун на колесиках, в который продет длинный железный шест с крюком на конце. Несчастное существо живёт на улице Волано, прикованное цепью к столбу, и, скорее всего, он – старое сельскоохзяйственное орудие, но это не важно, я ему неизменно радовалась.
Видела стражника с копьём и щитом, по ночам охраняющего старый город, а днём стоящего под гигантским зонтиком в нише на углу дома по улице Траку на уровне второго этажа. Говорят, до войны там жила статуя святого Христофора — покровителя Вильнюса.
Видела в разных местах: великанские (ангельские?) каменные ботинки, каменную бабочку, а также два каменных яйца — одно целое в гнезде и одно расколотое пополам не помню, на чём. Из каменных яиц вылупляются ангелы и селятся потом за рекой (прямо как я), хотя не все – маленькие беленькие водятся по всему городу.
Видела во дворе Экономического (вроде бы) университета фонарь с четырьмя светильниками и часами о четырёх циферблатах, похожими на шлем аквалангиста-глубоководника и увенчанными хищной птицей, злобно раскрывшей клюв и распластавшей крылья.
Видела князя Гедиминаса на Кафедральной площади, трогательного и нелепого, с малохольным конём позади (оба в доспехах). Князь подался вперёд, и беспомощно простирает руки над площадью, в левой руке неловко, как младенец ложечку в кулаке, держит меч. Кажется, будто князь собрался прыгнуть в бассейн с вышки, но всё никак не может решиться.

Видела котов города Вильнюса в ассортименте.
Например, неокрашенные коты: бесцветные однотонные.
Коты, окрашенные частично: у одной бесцветной кошки на боку красовался фиговый листик, у другой – буква зю. У третьего кота на голове были намалёваны сальные патлы, расчесанные на прямой пробор, а на пузе имелся намёк на жилетку, как будто художник, получивший заказ на изображение дореволюционного приказчика из бакалейной лавки, тренировался на кошечках.
Кот как инструмент для окрашивания, одна штука: бесцветный с черным взъерошенным хвостом, чёткими отпечатками гигантских пальцев на боках, словно его захватали грязными руками, и выражением ужаса на лице, как будто ЭТО может повториться в любой момент (грешу на ангелов).
Обычные разноцветные коты в количестве.
Из обычных разноцветных запомнилась снежно-белая – до ломоты в глазах – пушистая кошка, пасущаяся на травке в маленьком дворике на улице Жемайтийос. Кошка как коза была привязана полутораметровой верёвкой к вкопанному среди травы колышку; она негодовала и рвалась к хозяйке, пожилой пани, развешивающей возле дома бельё. Периодически пани внимала жалобным кошачьим воплям, бросала бельё, ковыляла к полянке, одной рукой брала кошку под пузо, второй чесала за ухом, после чего аккуратно ставила кошку всеми ногами на торчащий из травы возле колышка плоский камень и возвращалась к белью. Кошка несколько секунд стояла на камне, потом, очнувшись, спрыгивала в траву и принималась обиженно голосить. Спустя одну повешенную наволочку действие повторялось.

Видела людей и детей города Вильнюса (правда совсем немного, некогда было): спокойных и обстоятельных литовцев, беззаботных и шумных поляков, нарядных и торжественных в честь праздника евреев.
Видела молодых литовских мужчин, которым удивительно идут бородки, такие аккуратные, короткие, повторяющие форму лица, и роговые очки. Если такой мужчина ещё и одет удачно, например, в твидовый пиджак, вельветовые брюки, замшевые мокасины и шарф крупной вязки (получается нечто среднее между профессором и студентом), то выглядит он по-домашнему уютно и очень стильно.
Чуть позже заметила, что этим мужчинам очень идёт быть папами, особенно – папами девочек лет четырёх-пяти. Девочки у таких пап обязательно одеты в старомодные платьица ниже колен и чепцы, и обуты в те самые кожаные туфельки из детства: на ремешке с железной кнопкой; в руках девочки держат изящную самодельную куколку или резинового пупса в натуральную величину. Папы с девочками гуляют по старым улицам и ведут негромкие беседы об интересном и важном.
Видела литовских младенцев, похожих на божьи одуванчики: тоненьких, с бездонными глазами цвета неба, фарфоровой кожей и нежнейшим пухом на голове. Младенцы были такие прозрачные, невесомые и неземные, что отпадали последние сомнения в их материальности, точнее – нематериальности. Если такой младенец спотыкался на ходу, мне казалось, что он не упадет сейчас, а рассыплется на мириад светящихся частиц и так и останется облачком парить в воздухе. Самое смешное (и ужасное), что они действительно не падали, а незаметно переворачивались в воздухе, касались ногами земли и продолжали дальше изображать человеческих детёнышей. При виде этих неземных существ я старалась не дышать и не шевелиться на всякий случай.
Как-то раз в садике напротив Дома учителя на улице Вильняус ко мне подбежал обыкновенный человеческий детёныш: тёмненький, плотный (не пухлый, а из плоти и крови, как и положено людям), с озорными глазами-вишенками, извазюканными в земле цепкими ручонками и явным намерением немедленно что-нибудь сожрать или заиграть. Детёныш гудел как пароход в тумане и выписывал косолапыми ножками кренделя по палой листве. Ну вот, бывают же у них нормальные младенцы! – с облегчением выдохнула я, но тут прибежал симпатичный молодой папа в кипе, извинился и сграбастал дитя под мышку. (Мораль проста: южные народности мне гораздо ближе и понятнее северных.)
Видела милую литовскую барышню в магазинчике на Стиклю. Через пол часа скудной беседы на хромающем у обеих на обе ноги английском, выяснилось, что барышня наполовину русская, а мама её, как и моя, живёт в городке Луга Ленинградской области. Что ездит барышня в Россию на том же поезде «семь сорок», и как неудобно стало, когда появились границы, но уже лучше, потому что вступили в Евросоюз и большую часть границ упразднили, и далее в том же духе. Барышня говорила на правильном русском языке без малейшего акцента, выдавала её лишь манера вместо «у меня есть» произносить «я имею»: я имею сдачу, не беспокойтесь…
Видела компанию весёлых студентов за соседним столиком в кафе. Парень с девушкой, ещё парень с девушкой, и просто парень, который пересказывал какой-то фильм по-литовски: в лицах, очень артистично и воодушевлённо, даже прохожие останавливались его послушать, и я смотрела во все глаза, не понимая ни слова. Остальные четверо то и дело включались в игру, участвуя в диалогах и озвучивая второстепенных персонажей, например, тявкающую собачку, а главный рассказчик тут же изображал, как наезжает камера и показывает собачку крупным планом. В какой-то момент парень сбился, сосредоточился, вспоминая или подбирая слова, и вдруг, щёлкнув пальцами, обратился к девушке справа: помнишь, там ещё это было, ну, как его… – и обе девушки, согласно кивнув, стали изображать волны и шум морского прибоя.

Видела всяких фриков, городских чудаков и прочих сказочных персонажей. Некоторых так и не по одному разу, чтобы лучше запомнились.
Видела важного старикана с круглым животом и таким же круглым, торжественным и несколько комичным лицом. Несмотря на грязь и сырость, старикан щеголял в кремовом костюме-тройке, кремовых ботинках и кремовом котелке, лихо сдвинутом набекрень. Воротничок его белой рубашки украшал крохотный чёрный галстук-бабочка, в руке была старинная трость с серебряным набалдашником, а в зубах дымилась сигара. Поигрывая тростью и пожёвывая сигару, старикан не спеша прогуливался по ярмарке на проспекте Гедиминаса и высокомерно беседовал с фермерами и продавцами сувениров.
Там же и в тот же день видела двоих весельчаков (после чего встречала их порознь и по очереди почти каждый день). Один был похож на Шона Коннери в роли профессора Генри Джонса и косил под охотника-колонизатора позапрошлого века, другой походил на Горана Бреговича, родившегося литовцем и на 30 лет позже, которому ни под кого не надо косить, потому что шуты гороховые сами по себе хороши. Чуваки были одеты по-походному, оба в смешных бесформенных шляпах и оба с трубками. Они ходили по проспекту, обняв друг друга за плечи и валяли дурака: то хором задирали торговцев (видимо, не обидно, так как все участники и зрители хохотали), то отплясывали канкан, то распевали какой-то гимн, громко чокаясь гигантскими кружками с пивом. Потом отошли в сторонку и затеяли серьёзный спор о Высоцком; в качестве аргумента младший, похожий на Бреговича, даже продекламировал одно стихотворение по-литовски (я сейчас не вспомню, какое, но тогда сразу его узнала по размеру и ритму).
Видела вольных художников в Ужуписе на площади под большим ангелом. Оба были в хрестоматийных просторных блузах с бантами и в беретах, штаны и прочие детали одежды местами были выпачканы краской. Первому художнику весь вид портил айпод, второму – сетчатая авоська с картошкой.
Видела ничем не примечательную на первый взгляд сухонькую старушку: с птичьим лицом, скрюченными лапками и осторожной походкой. Старушка была одета в линялое платье, разношенные башмаки и старый плащ; на впалой груди болтался доисторический походный рюкзачок, на плечи поверх плаща была накинута растянутая и свалявшаяся дырявая шаль. По краю шаль была оторочена пучками вороньих перьев.
Видела демонического деда, который тусовался летом с детьми и собаками на каком-то празднике (друг выкладывал в своём журнале фотографии этого чувака). Как-то под вечер я отдыхала на лавочке на Вису Швентую, а мимо на старом велосипеде проехал тот самый дед в своих ярко-красных одёжках, армейских ботинках и повязанной до бровей бандане. И глаза под банданой такие хитрые-хитрые. Неожиданно для самой себя я издала победный клич и приветственно замахала корабликом и ножиком, которые держала в руках; дед улыбнулся в ответ и скрылся из виду. Потом я, конечно же, устыдилась, потому что не имею привычки кидаться к незнакомым людям с излиянием чувств, но тут так обрадовалась при виде чужого персонажа, что не смогла сдержаться.

Видела и заценила многочисленные «Кофеины», где для любителей покурить и/или свежего воздуха на улице выставляют столики и плетеные стулья, а для вечно мёрзнущих пинратиков в самую дальнюю, тёмную и тёплую комнату стаскивают отжившие своё, потёртые диваны и кресла. Впрочем, такая халява далеко не во всех «Кофеинах», правило «места знать надо» распространяется и на них.
Видела маленький самостийный блошиный рынок в скверике между Аркийю и Вису Швентую с массой полезных в пинратиковом хозяйстве, но не имеющих практического применения в современном индустриальном мире вещей (например, карманной шаландой и ножом для разделки книг). Это было одно из немногих мест обязательной программы, адрес которого я забыла узнать; пора бы уже привыкнуть, что обязательную программу мне в любом городе показывают безо всяких адресов, и перестать переживать по поводу паролей и явок.
Видела и облазила со всех возможных сторон роскошное здание старого городского рынка Хале. В процессе облаживания встретила русскоговорящих торговцев, коих шокировала ответом на вопрос: вы кто? – никто, просто турист. Пора бы уже привыкнуть, что иногда я разговариваю сама с собой, и научиться делать это, например, по-английски – чтобы не запалиться (кажется, я только что придумала оригинальный способ выучить иностранный язык. или сойти с ума).
Видела подвальчик с винтажными духами и старинными музыкальными шкатулками, в котором мгновенно погибла. После чего ещё час буднично обсуждала с продавцом возможность ограбления ближайшего банка на предмет изъятия небольшого количества денег: скромного, но достаточного, чтобы скупить пол магазина. Естественно, на магазин я наткнулась после того, как мне сказали, что в том районе есть прикольная лавочка, и пообещали туда отвести.
Видела лавочку с Настоящими Французскими Круассанами, ту самую, куда потом регулярно хаживала (я за правильные круассаны могу родину продать и не одну, если кто не знает).
Видела бессмысленную и беспощадную сувенирную лавочку на Аушрос Варту, откуда немедленно унесла с собой дурацкого тряпичного зуйкиса (ура, я запомнила, как называется «заяц» по-литовски). Дед мазай хренов.
Видела магазинчик, где в маленькой комнате среди пыльных букинистических развалов красовались самопальные рыцарские доспехи, сделанные чуть ли не из консервных банок.
Видела магазинчик на Стиклю со следами нашествия инопланетных инсектоидов (из этих гигантских глиняных вазонов и сложносочинённых валяных одёжек явно когда-то кто-то вылупился) и одним ёлочным украшением для пинратиков: полый дырчатый фарфоровый шарик, нанизанный на шнурок, висел на шее одного из манекенов. Стоило мне один день выйти на улицу без украшений, как дорогое мироздание решило, что это непорядок, и достало мне луну с неба; до этого мне не попалось ни одной интересной цацки.
Видела фермерскую ярмарку на проспекте Гедиминаса, где добродушные лоточницы угощали меня своими колбасами и кренделями, хотя я честно предупреждала, что не стану ничего покупать, потому что хранить мне это негде, есть некогда, а везти нельзя. Таким образом, в день приезда они спасли меня от неминучей голодной смерти, ибо завтракала я чаем рано утром, а про пообедать вспомнила только вечером.
Видела ярмарку ремесленников на Ратушной площади, где пряли лён и чеканили флюгеры, переплетали книги и плавили свечи, плели из лозы и лепили из глины, вырезали деревянные свистульки и вязали пшеничные снопы, вышивали, шили, вязали, торговали мёдом и сушёными травами, а также пили, ели, пели и танцевали. Мастера и зрители были при этом совершенно счастливы (я тоже).

Вот в таком примерно режиме город и показывал мне всё то, о чём написано столько толстых книжек, сфотографировано столько больших картинок и, наверняка, снято столько же больших и толстых фильмов, но я пока не видела ни одного.
Главное было – научиться мгновенно сбавлять ход при попытке задать мысленный вопрос «интересно, а где тут…», особенно – при повороте за угол. Потому что искомое, название/описание которого я даже не успевала толком сформулировать, непременно оказывалось прямо перед носом или сразу же за углом, и, нет, пробежать мимо мне удалось всего пару раз, но в него же можно было элементарно врезаться со всей дури.
Судя по тому, как у меня поехала крыша в конце путешествия, пару раз я всё-таки во что-то врезалась. Говорят, крыша может поехать от избытка впечатлений, но нельзя исключать оба фактора.

В-третьих, Вильнюс рассказывал мне сказки. Или я ему. Или они нас, точно не помню.

Страшная сказка про одних очень шумных туристов.
Есть такая порода невоспитанных людей, созданных специально для повышения энтропии: они жадны до хлеба и зрелищ, но вечно всем недовольны и любят выражать своё недовольство вслух. Туристы из таких людей получаются крайне утомительные.
В старом городе на маленькой тихой улочке меня нагнали две дюжины таких туристов. Они тыкали вокруг пальцами и недовольно морщили лица: а вот в Риме!.. а вот в Вене!.. а вот в Париже!.. И перекрикивались так, что у меня заложило уши, а вниз по улице, громыхая, понеслось эхо. Ежу понятно, что в Риме-Вене-Париже всё устроено по-другому, но это не значит, что в Вильнюсе хуже и смотреть не на что. Мне прямо обидно стало за город. И досадно за себя, потому что улицу хотелось разъяснить, а от туристов – бежать на край света, сломя голову.
Я героически продолжала разъяснять улицу: таращилась на дома, заглядывала во дворы в надежде обнаружить что-нибудь интересное (фонарик в арке, фонтан в углу, стол на крыше или пучок вереска в ящике на окне), а, обнаружив, страшно радовалась и бежала рассмотреть поближе, чем вносила некоторое смятение в ряды ползущих следом туристов.
Вели себя туристы натурально как голуби: один из стаи метнулся за крошкой, и вся стая ломанулась следом; первый голубь склевал крошку и улетел, а стая ещё долго топчется в недоумении: где обещанные мешок пшена и четыре батона? что это было ваще?
Каждый раз следом за мной в очередной двор забегали два-три таких туриста и сначала с готовностью включались в игру под кодовым названием «осмотр достопримечательности № 154», но очень скоро начинали смущённо переглядываться, разводить руками и пожимать плечами. Так и выходили, не солоно хлебавши. Потом, конечно же, эти двое-трое присоединялись к стае и продолжали оживлённо галдеть, но за мной по пятам так же бездумно увязывалась следующая парочка.
Наконец я нашла нарядный домик с подходящим двором – довольно вместительным и даже с какой-то приманкой вроде двери в сувенирную лавочку, – встала среди улицы перед аркой, бурно восхитилась увиденным, выдержала паузу и ринулась внутрь с фотоаппаратом наперевес.
Туристы клюнули. Вся толпа послушно ринулась за мной следом. Я подождала, пока во двор не зайдут последние члены стаи, и незаметно выскользнула на улицу. Прошла метров сто, распласталась вдоль стены, замерла и прислушалась.
На улице не было ни души. Из двора нарядного домика не доносилось ни звука.

Нестрашная сказка про одну самую обычную улицу.
В конце улицы Вокечю, на её чётной стороне есть двор, в который ведёт ничем не примечательная арка.
Если зайти в этот двор, не имея определённой цели и пребывая в некоторой рассеянности, то через минуту можно выйти на Вокечю из другого двора в начале улицы на её нечётной стороне.
Нет, улица Вокечю не кольцевая. Да, пройти двором (даже несколькими дворами) с одной стороны улицы на другую технически невозможно. Нет, если специально идти во двор, чтобы попасть на другую сторону улицы Вокечю, ничего не выйдет: пройти получится только теми путями, которые нарисованы на всех без исключения туристических картах.
Кстати, понятия не имею, можно ли пройти обратным путём и попасть из пункта Б в пункт А той же дорогой. Случайно не пробовала.

Вообще не сказка про одни очень простые вещи.
А также про то, как здорово, когда кто-то другой умеет формулировать лучше тебя, и как жалко, что не ты первый обо всём догадался.
Мой вильнюсский друг как-то заметил, что ему трудно заставить себя общаться с другими людьми, даже если люди замечательные и общение будет в кайф.
- Знаю же, что приду и получу удовольствие от процесса, но каждый раз прикладываю титанические усилия, чтобы заставить себя встать и пойти с кем-то встретиться.
- Кстати, да, — соглашаюсь я. – Мне вообще проще и интереснее общаться с городами, чем с людьми.
- И мне проще!
- Не знаю, почему…
- Потому что город – более сложная конструкция. У тебя просто разъёмы другие…
- !!! (на этом месте меня очень быстро и практически незаметно для глаза порвало и тут же склеило, но уже по немного другим чертежам) Получается, что с людьми мне приходится общаться через кучу разных переходников и адаптеров! А от перегрузок то предохранители вылетают, то система виснет…

Вот и сказочкам конец. А кто слушал – ничего личного. Точнее личного-то как раз было много, но именно поэтому большая половина сказок останется между нами: мной и городом.

Провожал меня Вильнюс летним погожим днём (голубое небо, яркое солнце и + 25 градусов – в конце сентября), и это была не насмешка типа «смотри, как тут хорошо, а ты уезжаешь, бе-бе-бе!», а просто нежность. Как будто кто-то большой и хороший обнял и поцеловал в макушечку на прощание. Будем считать, что это был город. :)
Последний подарок ждал меня перед поездом на перроне: у входа в мой вагон толпились женщины из Ордена Семилистника (на самом деле всего лишь католически монашки, Сестры Матеры Терезы в бело-синих одеждах). Когда я зашла внутрь, вся честная компания уже сидела в моём отсеке (как называется купе в плацкарте?) и балагурила: смотри, какая хорошая девочка с тобой едет (показывая на меня пальцем), ой, какие полки удобные (вскакивая и хлопая крышкой от рундука), а мы вот тебе ещё припасов в дорогу взяли (радостно роясь в сумках и вываливая припасы на стол). Правда за минуту до отхода поезда четверо монашек успели выйти, но я была даже рада, потому что таких балаболок ещё поискать надо, а оставшаяся тётушка преспокойно достала книги, тетради и села что-то писать за столиком у окна, а потом так же тихо легла спать.
Когда поезд прибыл на Витебский вокзал, я ничуть не удивилась, увидев на перроне перед самой дверью ещё двоих из Ордена Семилистника: совсем юных, улыбающихся до ушей негритянок. В принципе, ничего экстраординарного не случилось: где-то в России какого-то пассажира встречают весёлые негритянки в длинных бело-синих монашеских одеяниях.
Но с тех пор у меня появилось ощущение (и с каждым днём оно усиливается), что вернулась я не совсем в тот Петербург, из которого уезжала. И этот Петербург мне гораздо больше нравится. :)

Одно только не даёт мне покоя.
Вот есть на свете князь Гедиминас, которому снится Вильнюс. Вот в какой-то момент на свете появляюсь я, которой снится князь Гедиминас, которому снится Вильнюс. А потом я приезжаю в Вильнюс (который снится князю, который приснился мне) и начинаю сниться князю вместе с городом? или я ещё до приезда ему приснилась, чтобы он смог присниться мне и пожаловаться? окончательно перестаю понимать, кто кому теперь снится и кто первый начал.

Елена Ежова (pinrat)